Нераскрытым еще с каких времен остался детектив про золотого носорога, ждавшего меня в Антверпене в квартире, в которой Гари Л. снимал комнату у старого галериста-алкоголика. Сколько лет уже у меня лежит плакат второго размера, разрисованный всеми цветами, разъясняющими, когда и какая картинка присоединилась к арсеналу носорогов, львов и Дюреров и других персонажей. Любовная история моя с графитными львами и другими экзотическими зарисовками проснувшихся после стольких столетий итальянских еще неученых так ничем и не закончилась. Она осталась висеть надо мной, как воспоминание об эпифании, никому больше кроме меня не доступное. Я очень хотела бы придумать, что история эта вовсе и не закончилась, но на самом деле она продолжается только в моей голове - когда я думаю о золотых носорогах и зайцах того времени.
Тогда мне еще больше хотелось, чтобы история не заканчивалась, и я все думала-думала, как же сделать из нее искусство. Ничего я, конечно же, не придумала, потому что считала, что в общей сумме вынесла из истории урок куда более веский, чем какие-то картинки. Да и любовное фиаско, которое я, корова нетерпеливая, потерпела, и отношения с другим мужчиной, а также наипростейшая неготовность к производству какого-либо искусства не позволили мне реализовать ничего подобного.
Но в последствии оказалось, что этот арсенал дал мне решающий толчок: я начала - тогда еще в цифровом виде - собирать изображения. (Иногда мне очень тяжело писать об этом по-русски. Особенно тяжело, когда я перевожу письма шефа с немецкого. В немецком есть слово das Bild, и оно значит все: от рисунка на бумажке до мульти-проекции на фасаде небоскреба. А по-русски я перебиваюсь с "картинки" на "образ", с "изображения" на "вид". Но на самом деле я собираю Bilder - самые разные, из книжек, журналов, из газет, из упаковок - словом, все, что мне привлекает по определенным критериям. О критериях отдельный разговор, а может быть, даже и весь диплом мой.)
Я не только собираю их, я научилась делать их ремами, а потом ставить их в контекст тех критерий, по которым я их собираю - то есть, нашла свой путь к искусству. Интересы меняются, тренировка делает меня более внимательной, более критичной, более остроумной.
Тренируюсь я в основном на блошином рынке, раз в месяц. Раньше я ходила туда с эссенскими однокурсниками, потом долго с Максом, а потом, когда все это обрушилось в один прекрасный момент, я начала делать вылазки наедине с самой собой. Я не пропускаю ни одного месяца, и даже в декабре или в феврале, в собачий холод одеваю ботинки и теплые тряпки и прусь по лужам или по сугробам к оптовому рынку. И сколько я всего перевидала за это время - как будто бы путешествие кругосветное, или хотя бы по Европе - сколько книг скупила, сколько работ сделала, сколько вдохновения получила.
Но вернемся к метафоре богоявления, уж очень я ее люблю - даже не смотря на Мишеля Онфрэ, продолжающего жрать мой мозг. (Это тоже совсем отдельный разговор, про Онфре, мне бы его сначала осилить, а потом уже варежку разевать, но на данный момент тема следующая, это так, в двух словах: Онфрэ пишет о иудейской религии как о главном источнике ненависти к своему телу и - соответственно - к телу женскому и женщине вообще. Я понимаю каждое слово и каждую мысль, и как она работает, и почему люди несчастливы, и почему они так сильно ненавидят плоть свою. Но у меня нет ненависти к моей плоти - и ответ на вопрос, почему, скрывается в солипсизме, сопровождающем меня с раннего детства, особенно в одном, довольно интимном аспекте - и поэтому, грубо говоря, у меня нет диссонанса с понятием богоявления. Но это - про религию - отдельный монолог.)
Этой весной мне подарили карманную иконку. Я бы себе сама в жизни не купила, а тем более не повесила бы на стену, веру в бога, каким его преподносит церковь, неважно какая, я давно уже оставила позади, и ценности все пересматривала уже по сто раз - а вот подарок есть подарок. Да еще какой:
Дух у меня от нее захватило. Никогда, болван, такой я не видела. Я, конечно, как полагается визуальному культурологу-маньяку, перечитала все википедии и гуглы - не так-то их уж и много про эту икону. Полгода я ходила влюбленная в этот образ, в синий цвет, в серебряный месяц и звезды, которых на этой репродукции не видно.
И вот в прошедшее воскресенье на блошином рынке - рука не поднимается написать "черт меня дернул" - вдруг из монотонной мелочи накатила на меня волна добротного синего пигмента. И я, как под гипнозом, остановилась, не веря своим глазам, перед моей остробрамской любимицей, и купила ее, не торгуясь и даже не глядя на того, кто продавал, и унесла ее, и носила целый день в торбе, и теперь она, шедевр мой золотой завораживает меня своим дивным образом.
Но это еще не все, конечно. Четко в разрез с Онфрэ за иконой следует очередной мистический караван:
Как и у большинства детей моего поколения, выросших в семьях академиков полуразвалившейся совдепии, в начале девяностых у меня, маленькой цiкавой, как говорят у меня на родине, девуленьки появилась Библия для детей - добротное издание Института перевода Библии в Стокгольме. Когда мне было 13, и мы паковали тяжелые сумки, особого выбора мне не предоставили. Почти все свои любимые книги, дорогие и знакомые с детства, мне пришлось оставить - я взяла с собой единицы. И среди них все-таки оказалась детская Библия. Я все надеюсь, что моя маленькая племянница когда-нибудь заинтересуется этими историями. Но суть не в этом.
Суть в том, что уже под конец своего похода в прошлой воскресенье, когда у меня уже остались какие-то копейки, я выудила из чьего-то ящика толстый каталог с какого-то локального аукциона и, открыв его одной рукой, оказалась здесь:
И меня, конечно, осенило: потому что женщина в поле на картинке справа - это, конечно же, Руфь. Пролистала в начало: действительно Руфь. Дети из семей совдеповских академиков знают, что на странице 147 в синей Библии для детей есть картинка Руфи
Тогда мне еще больше хотелось, чтобы история не заканчивалась, и я все думала-думала, как же сделать из нее искусство. Ничего я, конечно же, не придумала, потому что считала, что в общей сумме вынесла из истории урок куда более веский, чем какие-то картинки. Да и любовное фиаско, которое я, корова нетерпеливая, потерпела, и отношения с другим мужчиной, а также наипростейшая неготовность к производству какого-либо искусства не позволили мне реализовать ничего подобного.
Но в последствии оказалось, что этот арсенал дал мне решающий толчок: я начала - тогда еще в цифровом виде - собирать изображения. (Иногда мне очень тяжело писать об этом по-русски. Особенно тяжело, когда я перевожу письма шефа с немецкого. В немецком есть слово das Bild, и оно значит все: от рисунка на бумажке до мульти-проекции на фасаде небоскреба. А по-русски я перебиваюсь с "картинки" на "образ", с "изображения" на "вид". Но на самом деле я собираю Bilder - самые разные, из книжек, журналов, из газет, из упаковок - словом, все, что мне привлекает по определенным критериям. О критериях отдельный разговор, а может быть, даже и весь диплом мой.)
Я не только собираю их, я научилась делать их ремами, а потом ставить их в контекст тех критерий, по которым я их собираю - то есть, нашла свой путь к искусству. Интересы меняются, тренировка делает меня более внимательной, более критичной, более остроумной.
Тренируюсь я в основном на блошином рынке, раз в месяц. Раньше я ходила туда с эссенскими однокурсниками, потом долго с Максом, а потом, когда все это обрушилось в один прекрасный момент, я начала делать вылазки наедине с самой собой. Я не пропускаю ни одного месяца, и даже в декабре или в феврале, в собачий холод одеваю ботинки и теплые тряпки и прусь по лужам или по сугробам к оптовому рынку. И сколько я всего перевидала за это время - как будто бы путешествие кругосветное, или хотя бы по Европе - сколько книг скупила, сколько работ сделала, сколько вдохновения получила.
Но вернемся к метафоре богоявления, уж очень я ее люблю - даже не смотря на Мишеля Онфрэ, продолжающего жрать мой мозг. (Это тоже совсем отдельный разговор, про Онфре, мне бы его сначала осилить, а потом уже варежку разевать, но на данный момент тема следующая, это так, в двух словах: Онфрэ пишет о иудейской религии как о главном источнике ненависти к своему телу и - соответственно - к телу женскому и женщине вообще. Я понимаю каждое слово и каждую мысль, и как она работает, и почему люди несчастливы, и почему они так сильно ненавидят плоть свою. Но у меня нет ненависти к моей плоти - и ответ на вопрос, почему, скрывается в солипсизме, сопровождающем меня с раннего детства, особенно в одном, довольно интимном аспекте - и поэтому, грубо говоря, у меня нет диссонанса с понятием богоявления. Но это - про религию - отдельный монолог.)
Этой весной мне подарили карманную иконку. Я бы себе сама в жизни не купила, а тем более не повесила бы на стену, веру в бога, каким его преподносит церковь, неважно какая, я давно уже оставила позади, и ценности все пересматривала уже по сто раз - а вот подарок есть подарок. Да еще какой:
Дух у меня от нее захватило. Никогда, болван, такой я не видела. Я, конечно, как полагается визуальному культурологу-маньяку, перечитала все википедии и гуглы - не так-то их уж и много про эту икону. Полгода я ходила влюбленная в этот образ, в синий цвет, в серебряный месяц и звезды, которых на этой репродукции не видно.
И вот в прошедшее воскресенье на блошином рынке - рука не поднимается написать "черт меня дернул" - вдруг из монотонной мелочи накатила на меня волна добротного синего пигмента. И я, как под гипнозом, остановилась, не веря своим глазам, перед моей остробрамской любимицей, и купила ее, не торгуясь и даже не глядя на того, кто продавал, и унесла ее, и носила целый день в торбе, и теперь она, шедевр мой золотой завораживает меня своим дивным образом.
Как и у большинства детей моего поколения, выросших в семьях академиков полуразвалившейся совдепии, в начале девяностых у меня, маленькой цiкавой, как говорят у меня на родине, девуленьки появилась Библия для детей - добротное издание Института перевода Библии в Стокгольме. Когда мне было 13, и мы паковали тяжелые сумки, особого выбора мне не предоставили. Почти все свои любимые книги, дорогие и знакомые с детства, мне пришлось оставить - я взяла с собой единицы. И среди них все-таки оказалась детская Библия. Я все надеюсь, что моя маленькая племянница когда-нибудь заинтересуется этими историями. Но суть не в этом.
Суть в том, что уже под конец своего похода в прошлой воскресенье, когда у меня уже остались какие-то копейки, я выудила из чьего-то ящика толстый каталог с какого-то локального аукциона и, открыв его одной рукой, оказалась здесь:
Я очень обрадовалась этой находке, пополнившей мой мистический архив совпадений и образов, и купила каталог, тоже не торгуясь. Делиться мне такими штучками нескем, потому что это эпифания, и никто не прочувствует моей детской и профессиональной радости от отрытия новой мистическо-культурологовой связи, которая, как полагается, не остановилась на Библии и картинке в каталоге. Сегодня, пролистывая второй каталог, купленный тоже в воскресенье, тоже на рынке, но для других целей, я обнаружила (горизонтально повернуто): еще одну Руфь!
Я не задаюсь мистическими вопросами - на них все равно нет ответа. Вопрос только один: как переработать мистический арсенал, передав одновременно его линейные и симультанные аспекты?
Я не задаюсь мистическими вопросами - на них все равно нет ответа. Вопрос только один: как переработать мистический арсенал, передав одновременно его линейные и симультанные аспекты?