Как-то этой весной я сильно заболела.
Это было во вторник, и мы ехали на машине в Кельн на выставку, в которой участвовали мои коллеги Эдди и Геррит, а также чувак из ателье-мастерской, Мерлин. Я чувствовала какую-то слабость, будто целый день провела в море. На обратном пути я перестала разговаривать с нашими попутчиками, а когда мы приехали домой, то кровать подо мной качалась, как после коктейлей на роме.
Ночью я проснулась от дикой боли в горле. Такого не было давно: что бы я ни делала, я не могла утолить боль ни на секунду. Рядом со мной храпел Клеменс, и я мучилась от бессонницы, и от храпа, и от болей, и от недостатка воздуха.
На следующее утро я, как побитая собака, поехала в Кельн на работу. На обратном пути выяснилось, что у меня нет с собой проездного, и я, опять же как побитая псина, тащилась через весь город к вокзалу.
Еле добравшись домой, я слегла. Весь оставшийся день и весь четверг я стонала от болей по всему телу. А в пятницу у меня потекла из носа кровь. Она текла и текла, и я ничем не могла остановить ее. Мама была на Украине, папа очень боялся заразиться, а сестру с племянницей я бы и не пустила на порог. Когда пришел отважный Клеменс, весь пол и все полотенца были залиты кровищей.
Надо сказать, что испугалась. Я прислушиваюсь к своему телу, знаю много симптомов, связанных с гормонами, питанием, малоподвижным образом работы, который случается фазами. В этот раз я вдруг почувствовала, что умираю. (Конечно, кто за последние сто лет умер от боли в горле? Смешно! Но я все равно чувствовала, что умираю, причем умираю в одиночестве, что тело мое гниет, и все мои лимф-узлы играют мне какую-то серьезную, грозную фугу.)
В пятницу вечером мне стало совсем страшно. Ждать понедельника, чтобы идти к врачу? - А вдруг я вообще не буду в состоянии подняться? Если уже в четверг я не смогла дойти до душа? Ехать сейчас в больницу и сидеть там два часа с всякими инфектными-дефектными? Если я уже сейчас не могу сползти с кровати?
Дежурный врач-перс, заглянул в мою пасть и-таки отпрянул. На часах было одиннадцать вечера. Легкие, как легкие, - сказал он. - А вот если бы вы не позвали меня, а дождались бы понедельника, а то и вторника, то загремели бы в больничку. От горла - что к легким, что к мозгу, - сказал он и выписал мне трехнедельный курс антибиотиков, предупредив, что "когда-то там" должно стать лучше.
Выходя из подъезда, он пересекся с Клеменсом, приехавшим на велосипеде с пластиковой торбой: чечевичный супчик от Измира на углу с теплым хлебом и лимоном. А пока я лакала супчик, он вскочил обратно на велик и покатил в дежурную аптеку за таблетками.
Нужно ли говорить, что на следующий день, в субботу, мы сидели в больнице, и Клеменсу выписали те же антибиотики, что и мне?
Мы лежали почти неделю в его кроватиь и сходили с ума. Это очень сблизило нас - чаек заваривать, водичку подавать, супчики варить друг другу. На самом пике всего этого мне позвонила Зигрид и попросилась переночевать у меня дома - к тому времени она уже переехала жить к своему мужчине в Гамбург, а работать ей надо было в Кельне, рано утром. Я объяснила ситуацию, но отделаться от Зигрид не смогла, и она приехала и села на мою больную голову и свесила ножки.
Я уложила ее в своей комнате, а сама пошла спать в гостинную. И там, собственно, меня переклинило.
Лежа на жестком диване, я вдргу стала искать фотографии родного города. До трех или четырех ночи я рылась в архиве, предоставляющем по фотографии в день, на протяжении шести или семи лет.
И я поняла, что я совсем забыла, кто я.