Я впервые увидела настоящего Брейгеля.
понедельник, 05 августа 2013
Я впервые увидела настоящего Брейгеля.
среда, 31 июля 2013
Но на самом деле меня воротит от того, что куда ни ступи, везде какая-то дурная однобокость. Никого судить не хочется, а тем более дерьмом поливать, пусть люди живут, как могут. Только вот вопрос, нахуй мне тогда Мишель Онфрэ, и что я с ним буду делать. Госспаде. И как вообще жить после Онфрэ... или с ним?
А еще меня воротит от того, как все держатся за свои маленькие жалкие системки. Я понимаю, что для других мой мир - тоже параллельный, и мир моих родителей тоже был параллельным для их сотоварищей, но бля!
Иногда мне кажется, что я инопланетянин. А с другой стороны, читая того же Онфрэ, я понимаю, что я просто немного меньше быдло, чем людишки из параллельных мирков - и что мирки вовсе не параллельные, а вот они как раз очень рядом, и я оттуда, и я - ыыыыы - как мерзкий абъективный (не объективный, успокоиццо!) кусок, который вызывает в людишечках тошноту и тревогу.
А еще меня воротит от того, как все держатся за свои маленькие жалкие системки. Я понимаю, что для других мой мир - тоже параллельный, и мир моих родителей тоже был параллельным для их сотоварищей, но бля!
Иногда мне кажется, что я инопланетянин. А с другой стороны, читая того же Онфрэ, я понимаю, что я просто немного меньше быдло, чем людишки из параллельных мирков - и что мирки вовсе не параллельные, а вот они как раз очень рядом, и я оттуда, и я - ыыыыы - как мерзкий абъективный (не объективный, успокоиццо!) кусок, который вызывает в людишечках тошноту и тревогу.
Госспаде, как меня коробит от этой дискуссии. Бля, везде все одинаковые, только я одна какая-то разная... "взрослый человек... уметь выражать эмоции..." ваще хуйня какая-то, аж тошнит, щас кофе полезет через нос...
Чем больше я живу здесь, тем больше понимаю, что деревню из девушки никак не вытащить. И Шариков останется Шариковым, то есть, Чугункиным.
Много читаю Сноб, потому что все местное меня раздражает. Да, не отнять у немцев того, что их, и иногда в том самом месте, в котором детсадовская подружка, толстуха Аленка прятала руки, за что получала потом по жопе, все сжимается от того, что я осознаю, что читаю Гете в оригинале, купив за евро (sic!) "Метаморфозу растений", и дневник Дюрера, и, бля, ненавистного Хайдеггера, этого мизантропа, чтоб был он неладен! И все, все, что я хочу прочесть, было аккуратно и точно переведено на немецкий, и я тащу из библиотеки Делеза, и Жижека, и Рансьера, и Онфре, и Нонси. И я тону каждый раз в своем маленьком, ограниченном герменевтическом круговоротике. Я люблю это, и жизнь себе свою не могу представить без этого, и каждый раз у меня истерика, когда я представляю себе, что когда-то придет момент, когда мне придется отложить свои книжки. Я представляю себе, что просто попаду под машину, или под трактор, потому что жизнь моя потеряет смысл - так же, как потеряла бы его, если бы я перестала рисовать и делать коллажи.
Но это не все.
Кроме всего этого, прекрасного, во мне сидят какие-то Достоевские и Есенины. (И ваша, ах-ах, со-ци-о-ни-ка никак не может определиться, кто же я такой. Чебурашка, наверное.) И они переваривают Жижеков и Делезов, и в организме моем даже находятся нужные ферменты - научная литература не лезет по-русски. И иногда мне кажется, что в этом субъективном восприятии есть что-то очень-очень принципиальное, что русский язык вовсе не создан для научной или философской литературы. Он создан для поэзии (превед, Есенин) или для дикого, в крайнем случае морального самокопания (превед, Достоевский). Поэтому я захлебываюсь какими-то рассуждениями Мурашовой или Бильжо, а не читаю фельетон "Южно-немецкой".
Иногда мне становится страшно, и я не знаю, как жить. Как уложить свою сугубо русскую, истерическую душу в один ящик со своей евроцентрической головой, как объединить полное отсутствие логики с полным набором всех логик; как жить с другими людьми, у которых есть только одна сторона (из трех, если уж на то пошло, то Лакан все-таки где-то мае рацiю), как их любить, как с ними говорить и о чем, как писать для них, как творить!
Много читаю Сноб, потому что все местное меня раздражает. Да, не отнять у немцев того, что их, и иногда в том самом месте, в котором детсадовская подружка, толстуха Аленка прятала руки, за что получала потом по жопе, все сжимается от того, что я осознаю, что читаю Гете в оригинале, купив за евро (sic!) "Метаморфозу растений", и дневник Дюрера, и, бля, ненавистного Хайдеггера, этого мизантропа, чтоб был он неладен! И все, все, что я хочу прочесть, было аккуратно и точно переведено на немецкий, и я тащу из библиотеки Делеза, и Жижека, и Рансьера, и Онфре, и Нонси. И я тону каждый раз в своем маленьком, ограниченном герменевтическом круговоротике. Я люблю это, и жизнь себе свою не могу представить без этого, и каждый раз у меня истерика, когда я представляю себе, что когда-то придет момент, когда мне придется отложить свои книжки. Я представляю себе, что просто попаду под машину, или под трактор, потому что жизнь моя потеряет смысл - так же, как потеряла бы его, если бы я перестала рисовать и делать коллажи.
Но это не все.
Кроме всего этого, прекрасного, во мне сидят какие-то Достоевские и Есенины. (И ваша, ах-ах, со-ци-о-ни-ка никак не может определиться, кто же я такой. Чебурашка, наверное.) И они переваривают Жижеков и Делезов, и в организме моем даже находятся нужные ферменты - научная литература не лезет по-русски. И иногда мне кажется, что в этом субъективном восприятии есть что-то очень-очень принципиальное, что русский язык вовсе не создан для научной или философской литературы. Он создан для поэзии (превед, Есенин) или для дикого, в крайнем случае морального самокопания (превед, Достоевский). Поэтому я захлебываюсь какими-то рассуждениями Мурашовой или Бильжо, а не читаю фельетон "Южно-немецкой".
Иногда мне становится страшно, и я не знаю, как жить. Как уложить свою сугубо русскую, истерическую душу в один ящик со своей евроцентрической головой, как объединить полное отсутствие логики с полным набором всех логик; как жить с другими людьми, у которых есть только одна сторона (из трех, если уж на то пошло, то Лакан все-таки где-то мае рацiю), как их любить, как с ними говорить и о чем, как писать для них, как творить!
понедельник, 29 июля 2013
Раньше я много и беспросветно материлась в дневнике, а теперь почему-то не поднимается рука - хотя очень хочется написать о блядской боли в ухе и о том, как уходит время, пока я лежу в кровати с антибиотиком под ваткой, как я чувствую, что оно течет и течет через меня, и я боюсь, что ничего не успею.
Я так сильно боюсь, что не успею сделать диплом, подать заявление на стипендию, написать диссертацию, родить и вырасти ребенка и стать супер-пупер-artist, что не знаю, с чего начать.
Когда я в городской библиотеке прохожу между двух полок по философии, останавливаюсь и начинаю перечитывать названия и темы, у меня кружится голова, и я думаю: когда? когда же я буду все это читать?
А когда я попадаю в университетскую библиотеку, в отдел своего факультета!
А когда ко мне в руки попадает квартальный план выставок!
Я боюсь, что не успею все, и поэтому не начинаю ничего.
Я так сильно боюсь, что не успею сделать диплом, подать заявление на стипендию, написать диссертацию, родить и вырасти ребенка и стать супер-пупер-artist, что не знаю, с чего начать.
Когда я в городской библиотеке прохожу между двух полок по философии, останавливаюсь и начинаю перечитывать названия и темы, у меня кружится голова, и я думаю: когда? когда же я буду все это читать?
А когда я попадаю в университетскую библиотеку, в отдел своего факультета!
А когда ко мне в руки попадает квартальный план выставок!
Я боюсь, что не успею все, и поэтому не начинаю ничего.
Ах, ну да, а мораль всей истории какова?
Нихуя я никуда не денусь без этого новальгина.
Но воришки диазепама научили капать прямо на руку.
А как же ещё-то! Эй!
Нихуя я никуда не денусь без этого новальгина.
Но воришки диазепама научили капать прямо на руку.
А как же ещё-то! Эй!
Отмечая годовщину решения мужчины поцеловать меня на берегу Рейна, а также моего решения не сбежать от этого поцелуя с криком "НАЙЙЙЙЙН!", мы каким-то странным, сюрреальным образом оказались сначала у дежурной аптеки, а потом, спустя три часа, в дежурной больничке, где я плакала крокодильими слезами от боли в ухе. После долгих поисков в большой красной книге, доктор выписал не только антибиотик от инопланетянина в ухе, но и бутылочку новальгина.
Новальгинчег, как мы все знаем, это такой анальгетик, только по сравнению, например, с морфием раз в десять слабее. Он сладенький, но не пахнет так хорошо жевательной резинкой из моего совкового детства, как, например, бромазепам, который кто-то когда-то украл из квартиры какой-то чужой итальянской бабушки.
В общем, провалилась я после тридцати капель, и проспала до полудня, а потом вроде и ничего не было. Правда, когда собрались выходить на классный супер-фестиваль, на котором мужчина в прошлом году принял решение, что должен поцеловать меня на берегу Рейна, ухо, конечно же, сделало "пэнг!", как говорят в голливудских фильмах, и я брякнула еще новальгинчегу.
Новальгинчег, как например, цветные непочтовые марки, долго думать не стал и в свою очередь сделал "пэнг!" Только не так гламурно, как бромазепам или непочтовые марки, а очень банально и мерзпакостно, как у бабушек, которым прописывают всякие бензодиазепины: упало давление. И пока я в купальнике валялась на голом матраце в спальне, не в состоянии связать двух слов, мужчина играл мне из другой комнаты зы велвет удреграунд.
Новальгинчег, как мы все знаем, это такой анальгетик, только по сравнению, например, с морфием раз в десять слабее. Он сладенький, но не пахнет так хорошо жевательной резинкой из моего совкового детства, как, например, бромазепам, который кто-то когда-то украл из квартиры какой-то чужой итальянской бабушки.
В общем, провалилась я после тридцати капель, и проспала до полудня, а потом вроде и ничего не было. Правда, когда собрались выходить на классный супер-фестиваль, на котором мужчина в прошлом году принял решение, что должен поцеловать меня на берегу Рейна, ухо, конечно же, сделало "пэнг!", как говорят в голливудских фильмах, и я брякнула еще новальгинчегу.
Новальгинчег, как например, цветные непочтовые марки, долго думать не стал и в свою очередь сделал "пэнг!" Только не так гламурно, как бромазепам или непочтовые марки, а очень банально и мерзпакостно, как у бабушек, которым прописывают всякие бензодиазепины: упало давление. И пока я в купальнике валялась на голом матраце в спальне, не в состоянии связать двух слов, мужчина играл мне из другой комнаты зы велвет удреграунд.
суббота, 27 июля 2013
Перед грозой свалило.
Горизонтальная позиция.
Пялилась на градусник:
Двадцать восемь с мелочью.
Мишель Онфре выскользнул.
Это новый дяденька.
Ничего о нем не слышала,
Так что форвертс, герменевтика.
Наблюдаю за мальчиками.
Жаль, что в дайри нельзя лайкнуть.
На цитатник не тянет.
А камменты - обрыбишьсе.
От ливанцев шла после дождичка,
Ухмылялась на сумку, облизываясь.
На улице Кельнер Штрассе
Весь мир жрал пом-фри-кебапы.
Горизонтальная позиция.
Пялилась на градусник:
Двадцать восемь с мелочью.
Мишель Онфре выскользнул.
Это новый дяденька.
Ничего о нем не слышала,
Так что форвертс, герменевтика.
Наблюдаю за мальчиками.
Жаль, что в дайри нельзя лайкнуть.
На цитатник не тянет.
А камменты - обрыбишьсе.
От ливанцев шла после дождичка,
Ухмылялась на сумку, облизываясь.
На улице Кельнер Штрассе
Весь мир жрал пом-фри-кебапы.
четверг, 25 июля 2013
Блядская жара,
Лифчики сушатся на окне,
Пусть одинокий сосед знает,
Что под вязаным платьем кружева.
Лифчики сушатся на окне,
Пусть одинокий сосед знает,
Что под вязаным платьем кружева.
суббота, 20 июля 2013
Фейерверк смотрела одна.
Платье вязаное, без футляра.
Эмансипация от бюстгальтера.
Мужчины пялятся.
Домой пешком со стадом.
Винище кипело в сумке.
Джил Сандер вернулась в бизнес.
Зара и Кос охуели вовсе.
Дома разбросала тряпки,
Как Брэдфорд Кокс пел когда-то,
Порнография - облигация
Бардак размножается.
А сегодня опять вязанное
Кофе опять с кокосом
В библиотеку бы
А еще в секонд-хэнд.
Платье вязаное, без футляра.
Эмансипация от бюстгальтера.
Мужчины пялятся.
Домой пешком со стадом.
Винище кипело в сумке.
Джил Сандер вернулась в бизнес.
Зара и Кос охуели вовсе.
Дома разбросала тряпки,
Как Брэдфорд Кокс пел когда-то,
Порнография - облигация
Бардак размножается.
А сегодня опять вязанное
Кофе опять с кокосом
В библиотеку бы
А еще в секонд-хэнд.
понедельник, 15 июля 2013
А вот я не знаю, о чем писать в этом долбанном дневнике, потому что не про Хильдегард же фон Бинген!
Написать, что ли, что сдела экзамен по теории фотогрфии не просто как-то там, и даже не хорошо, и даже не просто отлично, а на отлично с серьезными намерениями
Или вот о том, что голова идет кругом от страховки, от оставшихся экзаменов, от работы, на которую я не хожу, потому что, якобы, там нечего делать, и от головокружительного секса, и от мерзопакостной жары, будь она неладна.
Хотя что жаловаться, на балконе-то завязались первые помидорчеги и горошЫки:
Написать, что ли, что сдела экзамен по теории фотогрфии не просто как-то там, и даже не хорошо, и даже не просто отлично, а на отлично с серьезными намерениями
Или вот о том, что голова идет кругом от страховки, от оставшихся экзаменов, от работы, на которую я не хожу, потому что, якобы, там нечего делать, и от головокружительного секса, и от мерзопакостной жары, будь она неладна.
Хотя что жаловаться, на балконе-то завязались первые помидорчеги и горошЫки:
четверг, 20 июня 2013
Как-то этой весной я сильно заболела.
Это было во вторник, и мы ехали на машине в Кельн на выставку, в которой участвовали мои коллеги Эдди и Геррит, а также чувак из ателье-мастерской, Мерлин. Я чувствовала какую-то слабость, будто целый день провела в море. На обратном пути я перестала разговаривать с нашими попутчиками, а когда мы приехали домой, то кровать подо мной качалась, как после коктейлей на роме.
Ночью я проснулась от дикой боли в горле. Такого не было давно: что бы я ни делала, я не могла утолить боль ни на секунду. Рядом со мной храпел Клеменс, и я мучилась от бессонницы, и от храпа, и от болей, и от недостатка воздуха.
На следующее утро я, как побитая собака, поехала в Кельн на работу. На обратном пути выяснилось, что у меня нет с собой проездного, и я, опять же как побитая псина, тащилась через весь город к вокзалу.
Еле добравшись домой, я слегла. Весь оставшийся день и весь четверг я стонала от болей по всему телу. А в пятницу у меня потекла из носа кровь. Она текла и текла, и я ничем не могла остановить ее. Мама была на Украине, папа очень боялся заразиться, а сестру с племянницей я бы и не пустила на порог. Когда пришел отважный Клеменс, весь пол и все полотенца были залиты кровищей.
Надо сказать, что испугалась. Я прислушиваюсь к своему телу, знаю много симптомов, связанных с гормонами, питанием, малоподвижным образом работы, который случается фазами. В этот раз я вдруг почувствовала, что умираю. (Конечно, кто за последние сто лет умер от боли в горле? Смешно! Но я все равно чувствовала, что умираю, причем умираю в одиночестве, что тело мое гниет, и все мои лимф-узлы играют мне какую-то серьезную, грозную фугу.)
В пятницу вечером мне стало совсем страшно. Ждать понедельника, чтобы идти к врачу? - А вдруг я вообще не буду в состоянии подняться? Если уже в четверг я не смогла дойти до душа? Ехать сейчас в больницу и сидеть там два часа с всякими инфектными-дефектными? Если я уже сейчас не могу сползти с кровати?
Дежурный врач-перс, заглянул в мою пасть и-таки отпрянул. На часах было одиннадцать вечера. Легкие, как легкие, - сказал он. - А вот если бы вы не позвали меня, а дождались бы понедельника, а то и вторника, то загремели бы в больничку. От горла - что к легким, что к мозгу, - сказал он и выписал мне трехнедельный курс антибиотиков, предупредив, что "когда-то там" должно стать лучше.
Выходя из подъезда, он пересекся с Клеменсом, приехавшим на велосипеде с пластиковой торбой: чечевичный супчик от Измира на углу с теплым хлебом и лимоном. А пока я лакала супчик, он вскочил обратно на велик и покатил в дежурную аптеку за таблетками.
Нужно ли говорить, что на следующий день, в субботу, мы сидели в больнице, и Клеменсу выписали те же антибиотики, что и мне?
Мы лежали почти неделю в его кроватиь и сходили с ума. Это очень сблизило нас - чаек заваривать, водичку подавать, супчики варить друг другу. На самом пике всего этого мне позвонила Зигрид и попросилась переночевать у меня дома - к тому времени она уже переехала жить к своему мужчине в Гамбург, а работать ей надо было в Кельне, рано утром. Я объяснила ситуацию, но отделаться от Зигрид не смогла, и она приехала и села на мою больную голову и свесила ножки.
Я уложила ее в своей комнате, а сама пошла спать в гостинную. И там, собственно, меня переклинило.
Лежа на жестком диване, я вдргу стала искать фотографии родного города. До трех или четырех ночи я рылась в архиве, предоставляющем по фотографии в день, на протяжении шести или семи лет.
И я поняла, что я совсем забыла, кто я.
Это было во вторник, и мы ехали на машине в Кельн на выставку, в которой участвовали мои коллеги Эдди и Геррит, а также чувак из ателье-мастерской, Мерлин. Я чувствовала какую-то слабость, будто целый день провела в море. На обратном пути я перестала разговаривать с нашими попутчиками, а когда мы приехали домой, то кровать подо мной качалась, как после коктейлей на роме.
Ночью я проснулась от дикой боли в горле. Такого не было давно: что бы я ни делала, я не могла утолить боль ни на секунду. Рядом со мной храпел Клеменс, и я мучилась от бессонницы, и от храпа, и от болей, и от недостатка воздуха.
На следующее утро я, как побитая собака, поехала в Кельн на работу. На обратном пути выяснилось, что у меня нет с собой проездного, и я, опять же как побитая псина, тащилась через весь город к вокзалу.
Еле добравшись домой, я слегла. Весь оставшийся день и весь четверг я стонала от болей по всему телу. А в пятницу у меня потекла из носа кровь. Она текла и текла, и я ничем не могла остановить ее. Мама была на Украине, папа очень боялся заразиться, а сестру с племянницей я бы и не пустила на порог. Когда пришел отважный Клеменс, весь пол и все полотенца были залиты кровищей.
Надо сказать, что испугалась. Я прислушиваюсь к своему телу, знаю много симптомов, связанных с гормонами, питанием, малоподвижным образом работы, который случается фазами. В этот раз я вдруг почувствовала, что умираю. (Конечно, кто за последние сто лет умер от боли в горле? Смешно! Но я все равно чувствовала, что умираю, причем умираю в одиночестве, что тело мое гниет, и все мои лимф-узлы играют мне какую-то серьезную, грозную фугу.)
В пятницу вечером мне стало совсем страшно. Ждать понедельника, чтобы идти к врачу? - А вдруг я вообще не буду в состоянии подняться? Если уже в четверг я не смогла дойти до душа? Ехать сейчас в больницу и сидеть там два часа с всякими инфектными-дефектными? Если я уже сейчас не могу сползти с кровати?
Дежурный врач-перс, заглянул в мою пасть и-таки отпрянул. На часах было одиннадцать вечера. Легкие, как легкие, - сказал он. - А вот если бы вы не позвали меня, а дождались бы понедельника, а то и вторника, то загремели бы в больничку. От горла - что к легким, что к мозгу, - сказал он и выписал мне трехнедельный курс антибиотиков, предупредив, что "когда-то там" должно стать лучше.
Выходя из подъезда, он пересекся с Клеменсом, приехавшим на велосипеде с пластиковой торбой: чечевичный супчик от Измира на углу с теплым хлебом и лимоном. А пока я лакала супчик, он вскочил обратно на велик и покатил в дежурную аптеку за таблетками.
Нужно ли говорить, что на следующий день, в субботу, мы сидели в больнице, и Клеменсу выписали те же антибиотики, что и мне?
Мы лежали почти неделю в его кроватиь и сходили с ума. Это очень сблизило нас - чаек заваривать, водичку подавать, супчики варить друг другу. На самом пике всего этого мне позвонила Зигрид и попросилась переночевать у меня дома - к тому времени она уже переехала жить к своему мужчине в Гамбург, а работать ей надо было в Кельне, рано утром. Я объяснила ситуацию, но отделаться от Зигрид не смогла, и она приехала и села на мою больную голову и свесила ножки.
Я уложила ее в своей комнате, а сама пошла спать в гостинную. И там, собственно, меня переклинило.
Лежа на жестком диване, я вдргу стала искать фотографии родного города. До трех или четырех ночи я рылась в архиве, предоставляющем по фотографии в день, на протяжении шести или семи лет.
И я поняла, что я совсем забыла, кто я.
понедельник, 03 июня 2013
Когда я почти год назад попала к мужчине на балкон, там стояло три горшка: один большой с каким-то древесным сорняком и два маленьких, с полумертвым тмином и дохлым чем-то там еще. Долго меня эти горки не волновали, да и холода были мерзкие и не располагающие к подобным занятиям.
И вот в первые деньки марта ударила какая-то такая эдакая жара. И Анна-Лена, улыбаясь первому теплу, по-кошачьи промурлыкала что-то про кабачки на балконе. Я подписалась моментально. Терять было нечего, а в нашем маленьком капиталистическом раю в любом магазине за копейки можно купить любые семена - это все относится к хобби, а любое хобби должно не только занимать тебя, но и давать государству возможность содрать с тебя денежки в виде налогов. В общем, семена мы прикупили, я сразу же у мужчины дома свернула картонные коробочки, насыпала туда земли, повтыкала зернышки и поставила на подоконник. Мы с бабушкой всегда так делали.
И вот в первые деньки марта ударила какая-то такая эдакая жара. И Анна-Лена, улыбаясь первому теплу, по-кошачьи промурлыкала что-то про кабачки на балконе. Я подписалась моментально. Терять было нечего, а в нашем маленьком капиталистическом раю в любом магазине за копейки можно купить любые семена - это все относится к хобби, а любое хобби должно не только занимать тебя, но и давать государству возможность содрать с тебя денежки в виде налогов. В общем, семена мы прикупили, я сразу же у мужчины дома свернула картонные коробочки, насыпала туда земли, повтыкала зернышки и поставила на подоконник. Мы с бабушкой всегда так делали.
А потом пошло-поехало: сначала анютины глазки. Опять же за копейки двадцать штук, с цветом. Пересадила по всем горшкам, что были. Первоцвет здесь тоже любят очень, тоже за копейки
можно набрать целую тачку.
А потом. собака, опять ударили морозы. Рассада и первоцвет держала на подоконнике, а анютины глазки сначала прикрыла газетой, а потом пришлось выставить на лестничную клетку. И стояли они, дорогие мои, почти два месяца совершенно веселенькие-зелененькие без единого цветка.
Это фото от 28-го апреля. Мужчина уже в открытую предлагал мне избавиться "вот от этих, которые, наверное, уже не зацветут никогда".
можно набрать целую тачку.
А потом. собака, опять ударили морозы. Рассада и первоцвет держала на подоконнике, а анютины глазки сначала прикрыла газетой, а потом пришлось выставить на лестничную клетку. И стояли они, дорогие мои, почти два месяца совершенно веселенькие-зелененькие без единого цветка.
Это фото от 28-го апреля. Мужчина уже в открытую предлагал мне избавиться "вот от этих, которые, наверное, уже не зацветут никогда".
Но вердикт садоводов-любителей был вынес строгий: пока "эти" зеленеют и не вянут, нужно за ними смотреть. И они, конечно же, набравшись сил, зацвели, а с ними вместе герании, фуксии и львинный зев. А древесный сорняк оказался ивой и выпустил миллион листиков. Надо же, залетело ведь и перезимовало семечко!
А на прошлой неделе мы с Анной-Леной притащили с хлама два больших горшка и корзину, и в нее я пересадила из трех маленьких горшков все глазки. А в горшки пошли чернушки и лаванда с розмарином. Мы с мужчиной притащили обратно из подвала старую его скамейку, отпилили две доски от сидения, скрепили шурупами, чтобы она не складывалась сама по себе и поставили на нее мелкие горшки. В больших. между прочим, завязались первые кабачки!
А в горшке с первоцветом поселившаяся у нас любовная парочка соек прячет орешки:
воскресенье, 02 июня 2013
Довольно уже ныть и рыдать. И мучить мужчину своими исканиями!! Пора начинать работать.
Найти себе побольше ПЧ, или шо?
Найти себе побольше ПЧ, или шо?
четверг, 30 мая 2013
Пьяная в дрызг, забыла у Алисы зонт и кофту.
Шо у нас там было? Алисия отмечала день рождения в стиле 90-х. Но я пришла в новом черно плиссированном платье, фак ю ю факин фак, сказала я и решила не переодеваться с Спайс Герлз.
Татуировки переводные: чек.
Просекко из бутылки: чек.
Дикие танцы под Vogue с Хольгером: тоже чек.
Философствовать с совершенно незнакомым мальчонкой о женщинах: чек.
Курить как труба: чек.
Приставать к мужчине: тоже чек.
Пьяной сесть в такси и ничего не помнить: тоже большой чек. Чек, чек, чек.
Шо у нас там было? Алисия отмечала день рождения в стиле 90-х. Но я пришла в новом черно плиссированном платье, фак ю ю факин фак, сказала я и решила не переодеваться с Спайс Герлз.
Татуировки переводные: чек.
Просекко из бутылки: чек.
Дикие танцы под Vogue с Хольгером: тоже чек.
Философствовать с совершенно незнакомым мальчонкой о женщинах: чек.
Курить как труба: чек.
Приставать к мужчине: тоже чек.
Пьяной сесть в такси и ничего не помнить: тоже большой чек. Чек, чек, чек.
вторник, 28 мая 2013
02:28
Доступ к записи ограничен
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
понедельник, 27 мая 2013
По понедельникам я люблю, проснувшись утром после креативной оргии в ночи, стоя на одной ножке в пижаме, сканить результаты оной оргии, попивая маленький эспрессо (файерфокс предлагает уже сейчас "репрессор" вместо эспрессо! Знает, собака, к чему я клоню ) из большой чашки и почитывая сноб.ру.
Я люблю читать Сноб. Это мое окно из Европы обратно "туда". Когда я стану зарабатывать бабки, как полагается современным художникам и артистам, которыми кроме всего прочего движет все остальное, я куплю себе членство в Снобе и тоже буду писать. А пока что я пишу здесь.
Я люблю, как в Снобе переплетаются все темы; как кто-то говорит о том, что с детства чувствителен к фразам, брошенным якобы случайно, и возводит их в аксиомы - я тоже так делаю; как психолог пишет о наших родителях, которые совсем не изменились и никогда не изменятся; как Файбисович пишет об унитазах, а Лайтман про Каббалу. Это все мое, это все про меня, и про других, и про то, что мы все из одного и того же сделаны.
Не люблю я - эту генетическую мутацию внес мне черно-белый профессор Преображенский - читать по утрам с кофейком про репрессора. Репрессор ничего во мне не колеблет. Мы с ним, правда, тоже вроде бы из одного и того же - но он как-то тоже с мутациями...
Я люблю читать Сноб. Это мое окно из Европы обратно "туда". Когда я стану зарабатывать бабки, как полагается современным художникам и артистам, которыми кроме всего прочего движет все остальное, я куплю себе членство в Снобе и тоже буду писать. А пока что я пишу здесь.
Я люблю, как в Снобе переплетаются все темы; как кто-то говорит о том, что с детства чувствителен к фразам, брошенным якобы случайно, и возводит их в аксиомы - я тоже так делаю; как психолог пишет о наших родителях, которые совсем не изменились и никогда не изменятся; как Файбисович пишет об унитазах, а Лайтман про Каббалу. Это все мое, это все про меня, и про других, и про то, что мы все из одного и того же сделаны.
Не люблю я - эту генетическую мутацию внес мне черно-белый профессор Преображенский - читать по утрам с кофейком про репрессора. Репрессор ничего во мне не колеблет. Мы с ним, правда, тоже вроде бы из одного и того же - но он как-то тоже с мутациями...
воскресенье, 26 мая 2013
В последние недели крутится в голове дурацкая фраза "Кому нести чего куда?" В ней нашли выражение все мои организаторские проблемы на данный момент: оборвавшийся проект с русскими, дурацкие побеги к приятелю родителей - который, конечно, же мировой мужик с двумя правыми руками и который помог мне привести мою (уже давно не университетскую) работу в тот вид, в который полагается; побеги по баухаузам, практикерам и оби, поиски шурупчиков, алюминиевых профилей, сверл, оргстекла; дикая беготня из дому в мастерскую в квартире у мужчины и обратно.
Я люблю дорогу. Я люблю ее, как ее любит русский человек. Я люблю ее, как ее любит немецкий человек, старой немецкой закалки, вот как наш друг Гегель. Я люблю свои маршруты, потому что всегда есть что-то новое. В этом году все очень медленно зацветало и зеленело - можно было каждый день наблюдать, как потихоньку все отходит от этой бешеной стужи. На пути своем я часто теряюсь в мыслях - не люблю таскать с собой никого ни по магазинам, ни на прогулки. Но когда дорога - это лишь отрезок между объективно важными точками А и Б, я не могу абстрагировать от этой навязчивой потребности и нервничаю. Особенно когда в руках опять какие-то доски, краски, пилы и т.д.
Я принимаю гомеопатические таблеточки - нервишки шалят все больше. Но это отдельный разговор.
Я люблю дорогу. Я люблю ее, как ее любит русский человек. Я люблю ее, как ее любит немецкий человек, старой немецкой закалки, вот как наш друг Гегель. Я люблю свои маршруты, потому что всегда есть что-то новое. В этом году все очень медленно зацветало и зеленело - можно было каждый день наблюдать, как потихоньку все отходит от этой бешеной стужи. На пути своем я часто теряюсь в мыслях - не люблю таскать с собой никого ни по магазинам, ни на прогулки. Но когда дорога - это лишь отрезок между объективно важными точками А и Б, я не могу абстрагировать от этой навязчивой потребности и нервничаю. Особенно когда в руках опять какие-то доски, краски, пилы и т.д.
Я принимаю гомеопатические таблеточки - нервишки шалят все больше. Но это отдельный разговор.
У Хольгера ателье в старом гараже - раньше там ремонтировали Ситроен. "Ты узнаешь без проблем, мой в ромашку ситроен - по квадратным колесам."
Мы смотрели футбол: Бавария - Дортмунд. Я, как настоящая девушка из Райнланда, за Дортмунд. А мужчина, как настоящий баварец, конечно же, нет.
Рядом со мной сидел прибацнутый Жоржик и пиздел, с вашего позволения, простите, пожалуйста, всякую хуйню. А его девушка все время задавала вопросы типа: "Так а если мяч попадает в ворота Дортмунда, то тогда 2:1 в пользу Дортмунда или Баварии?"
А потом мы попытались понаблюдать из, простите опять, пожалуйста, закаканой машины эпогей немецкого эскапизма в форме фейерверка над Рейном. Не совсем удалось.
Дома я, как полагается хорошей девушке из Райнланда, вручила мужчине купленый на блошином рынке голландский горшок - дабы в него завтра пересадить купленный недавно желтый мак. Мужчина поулыбался довольный, как кот Франц, и уехал. А я создала новый дневник.
Мы смотрели футбол: Бавария - Дортмунд. Я, как настоящая девушка из Райнланда, за Дортмунд. А мужчина, как настоящий баварец, конечно же, нет.
Рядом со мной сидел прибацнутый Жоржик и пиздел, с вашего позволения, простите, пожалуйста, всякую хуйню. А его девушка все время задавала вопросы типа: "Так а если мяч попадает в ворота Дортмунда, то тогда 2:1 в пользу Дортмунда или Баварии?"
А потом мы попытались понаблюдать из, простите опять, пожалуйста, закаканой машины эпогей немецкого эскапизма в форме фейерверка над Рейном. Не совсем удалось.
Дома я, как полагается хорошей девушке из Райнланда, вручила мужчине купленый на блошином рынке голландский горшок - дабы в него завтра пересадить купленный недавно желтый мак. Мужчина поулыбался довольный, как кот Франц, и уехал. А я создала новый дневник.